|
|
Российский Фонд Трансперсональной Психологии |
Международный Институт Ноосферы |
||
|
||||
|
г. Москва
|
|
|
|
|
||||
|
Дмитрий Рязанов ИСПОВЕДЬ НЕРАСКАЯВШЕГОСЯ ГРЕШНИКА Впервые опубликован в книге Евгения Файдыша Я бунтую, следовательно, мы существуем Предисловие автора Рассказ «Исповедь нераскаявшегося грешника» является отражением реальных событий, в действительности имевших место в одном из ведущих физико-математических ВУЗов России, который в недалёком прошлом был непосредственно связан с развитием самых передовых и перспективных областей естественнонаучного знания, имевшего особое значение для обеспечения обороноспособности нашей страны.
Рис. 1. Что есть истина? Н.Н. Ге, 1890 г. Не буду говорить довольно уже затасканные слова, которые так любят писать в подобных случаях, о том, что здесь содержатся уроки для нас и назидания для потомков. Настоящее положение дел таково, что уже через очень короткое время мы с вами можем перейти в состояние «небытия», а на месте наших потомков окажутся совсем другие люди, которым потребуются скорее хороший кнут и метла, чем чьи-либо наставления. Процессы всеобщей деградации идут, непрерывно ускоряясь; количество шизофренической информации, распространяемой по всем информационным каналам, начиная с Интернета и заканчивая местными газетами, с каждым днем увеличивается. А мы, покорно склонив голову, воспринимаем весь этот бред как высшую истину. Но мы часто забываем о том, что все происходящее с нами есть плод наших же поступком, результат нашего мироощущения… Того как мы реагируем, например, на вещи, касающиеся нас непосредственно. Ну, скажем, начальство на работе проводит очередные реформы, заведомо неприемлемые или разрушительные. Как мы отреагируем на это? Будем безгласными исполнителями, не смеющими поднять глаза, или прямо выскажем свое мнение, не побоявшись возможной «опалы»? Естественно, каждый решает сам, но любое самое маленькое сопротивление – это противостояние хаосу и, наоборот, конформное поведение неизбежно ведет только усугублению ситуации и возникновению новых проблем. Всеобщая деградация высшего и среднего образования – результат многолетней планомерной работы «народных избранников», в последнее время дополнилась изощрённой системой уничтожения отечественной науки. Любые научные направления, если они действительно имеют отношение к реальным исследованиям, планомерно истребляются. Зато всячески поощряются и поддерживаются всевозможные «красивые пустышки», бессмысленные «отписки» и «отмывание» государственных денег. Так называемые «Учебные центры» и прочие сомнительные конторы, созданные при ВУЗах и НИИ, выполняя «липовые» проекты, создают видимость научной работы. Апофеозом подобной политики «убийства» науки стало создание при Российской академии наук чисто карательного органа аналогичного средневековой инквизиции, как по своим целям, так и по применяемым методам. Речь идёт о так называемой Комиссии по борьбе с лженаукой, которая специально занимается отслеживанием учёных, ведущих перспективные междисциплинарные исследования и их последующим «обезвреживанием» при помощи разнообразных вспомогательных средств. Это и информационная травля, и отказ в публикациях, и элементарное увольнение с работы. В рассказе описан процесс травли одного из крупнейших отечественных учёных, единственного в России специалиста, занимающегося теоретическим и практическим изучением возможностей использования современным человеком древних знаний предшествующих цивилизаций. Который много лет читал лекции по влиянию тонкоматериальной реальности на сознание человека, об энергетическом вампиризме и метаисторических связях, во многом определяющих эволюцию нашей цивилизации. А самое главное, рассказ наглядно демонстрирует ощущение многомерного пространства «обычным» материалистически настроенным человеком. Описывается постепенное раскрытие способности к восприятию процессов параллельных шаманских миров, существующих в тесной взаимосвязи с трёхмерным физическим миром обыденной действительности. Более того, именно влияние сущностей, населяющих «иные» миры, зачастую является первопричиной и движущей силой происходящих с нами и вокруг нас событий, на первый взгляд независимых и самостоятельных. «Необъяснимая» ненависть к академику Ф. и его лекциям, патологическое желание любыми средствами уничтожить перспективные научные направления, имеют свои корни в мыслях и чаяниях враждебных человеку духах, стремящихся навязать человечеству свою волю. Они (духи) действуют руками людей, чьё невежество и животные наклонности позволили враждебным сущностям частично или полностью контролировать их поведение. И последнее. Все встречающиеся в рассказе имена собственные являются вымышленными, и автор заранее просит прощения у всех, кто увидел за ними себя, да еще, возможно, несколько не в том качестве, который рисует его собственное «я». Однако, поскольку, как уже упоминалось, рассказ этот является в некотором роде летописью, ничего не оставалось делать, как только показать всех действующих лиц без всяких прикрас. Возможно, также, некоторым покажется, что в нашу «демократическую» эпоху такие нелепые события не могли иметь место в реальности. Но тут стоит, видимо, сказать, что за исключением первых абзацев, «Исповедь» представляет собой дословный текст письма Тонзара Нетоновича, а не художественный вымысел автора, поэтому все претензии следует направлять в психиатрическую клинику, где в данный момент проходит лечение Тонзар. Если, конечно, можно верить ему самому… Рязанов Д.
Вечером, просматривая письма, пришедшие мне на электронный почтовый ящик, который я – по своей обычной безалаберности – не просматривал уже более недели, обнаружил весьма интересное письмо с интригующим заголовком «Исповедь вчерашнего студента». Адрес отправителя был мне незнаком, и я уже было хотел отправить подозрительное послание в корзину вместе с предложением «приятного» отдыха на морском побережье и миллионом способов заработать свой первый миллион. Однако что-то меня удержало, какое-то едва уловимое чувство, подобное тому, что заставляет бывалого охотника вовремя свернуть с тропинки, избегая тем самым опасной встречи с не залёгшим в спячку медведем. Я «открыл» письмо… Три его строчки поразили меня настолько, что я даже не сразу заметил объёмный текстовый документ в приложении. Вот они, приведённые мной дословно: «Милостивый государь! Чувствуя себя причастным к памятным событиям осени 20** года, которые, по моему скромному разумению, были Вами спровоцированы, отдаю Вам на суд исповедь мою и приношу Вам свои глубочайшие извинения за моё поражение в борьбе за чистоту Науки и её свободу от ереси. Архаичный стиль письма и абсурдный смысл можно было бы легко объяснить местонахождением автора, если бы осенью 2007 года действительно не произошло нечто, что Тонзар Нетонович назвал «памятными событиями», хотя, безусловно, многие читатели сочтут их малозначительными и не стоящими пристального внимания. Тем не менее, они оказали достаточно сильное влияние на последующую жизнь и миропонимание почти всех участников, не исключая и вашего покорного слуги. Поэтому не стоит удивляться моему желанию немедленно прочесть присланный документ, чем я и занимался в ближайшие несколько часов. Перед моим взором возникли яркие картины прошлого, пропущенные сквозь призму сознания, ищущего новое и неизведанное. Так океанские течения до зеркального блеска полируют природные камни и бутылочные осколки и превращают их в чудесные творения подводных ювелиров. Это сознание… Впрочем не буду утомлять вас ненужным философствованием и субъективным описанием ещё более субъективного мира. Пусть каждый сам даст свою оценку приводимому ниже тексту Тонзара. Вот он от слова до слова. «Московская психиатрическая клиника №***. Кабинет главврача. Мерцающий экран ушедшего в минувший век монитора. Уже три часа пытаюсь я отправить исповедь свою господину Р. Интернет постоянно пропадает, и мне никак не удаётся поймать нужный момент. Всё к лучшему… У меня есть возможность дописать свою исповедь до конца и включить туда эти последние строки (хотя вставил я их в самое начало моего документа Word). Даже сейчас, по прошествии уже более пяти лет со времени описываемых мною событий, сидя перед казённым компьютером благодаря любезности доктора, забывшего по рассеянности запереть кабинет на ключ, я не могу понять и простить «могучую кучку» фанатиков, безжалостно растоптавших мои мечты и надежды, разрушивших веру в светлое будущие той науки, которая ещё со школьной скамьи была моей опорой и Вифлеемской звездой. Впрочем, возможно и без их участия я не смог бы стать тем, чей образ был для меня идеалом; и я превратился бы в одно из тех ничтожеств и трусоватых бездарностей-карьеристов, которые были на одной стороне со мной, и которые не вызывают во мне никаких чувств, кроме глубочайшего омерзения. Ну вот, кажется, интернет заработал, и я могу с чистой совестью сохранить документ и отправить его в приложении к письму, которое уже давно ждёт своего часа. Да, почему же шлю я исповедь свою человеку, которого ненавижу всей душой, который будучи аспирантом одного со мной ВУЗа предал свой собственный институт, замарав его репутацию лженаучными исследованиями и позорным скандалом. Который, наконец, избрал себе научным руководителем шарлатана, погружённого с головой в общественно вредные занятия антинаукой, лженаукой, паранаукой… Я употребляю здесь это множество терминов, одинаковых на взгляд непосвящённого, потому что в моём сознании каждое слово несёт в себе уникальные неповторимые смыслы и ассоциации, не могущие быть переданы никаким другим определением. Так вот, шарлатан этот, а зовут его Александр Евгеньевич Ф., стал курировать работу господина Р., что, по-моему, жестоко оскорбило настоящих учёных, преподающих на кафедрах классические науки.
Рис. 2. Мученичество святого Матфея. Michelangelo M. da Caravaggio, 1599 — 1602 гг. О чём это я? Не могу спокойно говорить о людях, поднявших свои мятежные руки на незыблемые столпы настоящей науки. Ах да, вспомнил! Я завидую господину Р. И преклоняюсь перед ним. Он открыто плюнул в хрюкающие рыла, злобно пялящиеся из-за широких спин административной верхушки стараниями которой – я должен, должен, должен быть объективен – была инициирована гнусная травля Александра Евгеньевича, который в течении долгих лет читал в Московском физико-математическом… нет, технико-физическом… Простите, никак не могу припомнить точно. Это всё доктора со своими пилюлями, а то возьмутся ещё уколы делать – после них пустота в душе, голова лёгкая-лёгкая становится, а прошлое в какой-то туман погружается; идёшь и вроде бы ясно видишь сквозь водяную пыль очертания предметов, кажется, приблизишься, и они появятся в своей уникальной индивидуальности. Но чем ближе они становятся, тем сильнее сгущается туман, и целые куски пейзажа словно проваливаются в тёмную бездну. Так и из памяти моей выпадают подчас эпизоды из личной жизни и совсем недавние события. Но довольно ненужной болтовни. Попробую сформулировать мои мысли по-другому. В 2003 году поступил я на факультет, связанный с проблемами общей и прикладной физики. Завсегдатай математических и физических олимпиад, я достиг на этом поприще всевозможных успехов, получив возможность поступить в институт, не сдавая вступительных экзаменов. Учение давалось мне легко, а вот с товарищами по учёбе я по-настоящему так и не сблизился. Почти все знакомые студенты стремились только к одному: окончить институт, найти высокооплачиваемую работу, причём не имеющую отношения к тем наукам, которые в течение шести лет изучались ими в стенах родного ВУЗа… Их разговоры, их чаяния – всё было связано исключительно с мишурой и материальным благосостоянием. На переменах говорили о «тряпках», в столовой – о модных телефонах и ноутбуках, в общежитии обсуждали достоинства и недостатки престижных автомобилей, пока недоступных, но желанных до умопомрачения. Эта чуждая мне среда отталкивала меня не только односторонними интересами и животными наклонностями. Раздражало до чрезвычайности, до физического отвращения их тупое равнодушие ко всему, не имеющему прямого или косвенного отношения к будущей заработке денег. Где живой интерес к науке, где порождённое творческим интеллектом стремление познать окружающий мир во всех его проявлениях, не говоря уже о пассионарном желании изменить этот мир к лучшему, поиск высших идеалов? Да, они изучали, и иногда весьма усердно, читаемые им дисциплины, многие старательно выполняли или списывали домашние задания. Но в их работе искренняя заинтересованность всегда находилась в узких рамках формальной программы; все труды нацеливались на получение очередного диплома. Далее снова появлялась апатия и безразличие. И страх… Боже мой! Какой тяжёлый, липкий, всепоглощающий страх!.. Страх, не имеющий осмысленной причины и материальной основы подчинил души моих однокурсников. Я наблюдал не раз катающихся в истерике студентов, которые боялись идти сдавать экзамен; плачущих из-за двоечной контрольной первокурсников; и панически мечущихся в поисках средства избежать службы в армии аспирантов, которым, даже в случае неудачной защиты диссертации, до окончания обучения оставалось не меньше одного-двух лет. Их искажённые от ужаса лица, в которых так мало осталось человеческого, вызывали во мне омерзение, сходное с тем неприятным чувством, которое невольно испытывает каждый из нас, раздавив нечаянно вонючего клопа. Были, однако, и другие… Эти отлично осознавали, чего хотят добиться от жизни. Немногочисленные, зато активные и целеустремлённые, они с самого начала строили свою карьеру, ловко составляя цепь из подлостей и предательств, бегая на задних лапках перед начальством и выполняя самые грязные поручения. Перебиваясь с «двойки» на «тройку», они, тем не менее, умудрялись, благодаря негласной поддержке деканатов, успешно сдавать сессию за сессией. До сих пор я не могу отделаться от жгучего стыда, вспоминая то время, когда по своей наивности действовал с ними в одной команде. Преподаватели меня отличали, но до третьего курса ни один предмет не привлёк меня настолько, чтобы выбрать его в качестве основного занятия по науке и учёбе. И вот в конце пятого семестра нам дали нового семинариста, который проводил занятия по теоретической физике. Это был молодой человек лет 35, всегда аккуратный, чисто выбритый, одетый в хорошо выглаженный костюм с галстуком. Его звали Михаил Григорьевич И., и работал он доцентом на кафедре… Впрочем, всё это не имеет никакого значения, а важно то, что оный доцент и втянул меня в пренеприятнейшую историю, которая имела в дальнейшем роковое значение в моей жизни и научной карьере. Началось с того, что Михаил Григорьевич, заметив мой искренний интерес к теоретической физике, предложил мне посетить научный семинар, руководимый профессором кафедры математики Алексеем Михайловичем Г. Алексей же Михайлович личность настолько примечательная, что на ней стоит остановиться несколько подробнее. Первое впечатление от его нескладной фигуры, одетой в затасканный свитер, видавшие виды синие военные брюки и стоптанные женские туфли; от его разговора и манеры поведения, так на семинаре при нашей первой встрече он лихо исполнил какой-то народный танец, было: сумасшедший учёный, который давно уже выжил из ума и теперь развлекается чтением перед студентами плохо рифмованных стихов собственного сочинения. Однако, этот бомжеватого вида профессор был «на ты» с деканами и заведующими кафедр и пользовался огромным авторитетом среди своих последователей, в числе которых были преподаватели самых различных дисциплин, начиная от культурологии и заканчивая физикой, математикой и информатикой. Он подобно серому кардиналу являлся негласным руководителем разветвлённой системы, состоящей из большого числа официальных, неофициальных и даже откровенно противозаконных организаций. Причём организаций, зачастую враждебных друг другу, но преследующих общую цель, сформулированную где-то высоко вверху людьми, чьи помыслы так и остались для меня загадкой. Что общего, например, у православных религиозных фанатиков и группой последователей чистой науки, истово отвергающих любую религию? Или у преступных сектантов, лидер которых одно время пользовался поддержкой ректората и находился в должности заместителя декана, а затем был «разоблачён» и с позором изгнан из института, и молодёжной организацией, занимающейся развлекательными мероприятиями среди студентов и одновременно контролем заселения новых общежитий и прочими приносящими немалую прибыль махинациями. Хотя может быть всё это не более, чем плод моего воображения, усиленного прогрессирующим психическим расстройством. Как бы то ни было, когда я впервые познакомился с Алексеем Михайловичем, он был для меня просто неординарным профессором, высказывающим интригующие идеи. А они действительно завораживали: моделирование жизнеустройства, синтез математики и гуманитарных наук, математическая теория обогащения… Я стал завсегдатаем семинара и вскоре убедился, что красивые теории и бессмысленные математические выкладки – это только ширма, и что моя функция состоит не столько в научной работе, сколько в вербовке новых последователей для участия «в нашем общем деле». И вскоре «общее дело» действительно появилось. Как я уже упоминал в институте нашем в течение более десяти лет читался курс лекций… Простите, позабыл точное название этого бреда, но суть в том, что говорилась на сих лекциях страшная ересь, идущая в разрез со всеми признанными научными догмами и классическими учебниками. Как ни странно, лекции пользовались большой популярностью среди студентов, и ходило туда довольно много народа. Я тоже, будучи второкурсником, как-то из любопытства зашёл послушать, но не выдержал и половину пары: мне казалось, что каждое слово лектора – это плевок в душу, оскверняющий то, во что я верил, мои сокровенные мысли и чаяния… Михаил Григорьевич собрал нас вечером прямо на кафедре, когда занятия уже закончились и все преподаватели разошлись по домам. Кроме меня, там присутствовало ещё человек пять, некоторых я знал по семинару, другие были мне незнакомы. Михаил Григорьевич изложил нам суть дела. Автор вышеупомянутого курса – всеми признанный шарлатан и лжеучёный, академик Ф., и его лекции содержат крайне вредную для умов студентов информацию, а, самое главное, существование подобной дисциплины в стенах элитного технического института является для последнего несмываемым пятном грязи, компрометирующим ВУЗ от фундамента до конька на крыше. Следовательно, наша задача – опорочить любыми средствами Александра Евгеньевича в глазах студентов, профессоров и руководства, оттолкнуть от него его учеников… На этом моменте Михаил Григорьевич сделал особый акцент. Были распределены роли. Крысоподобный аспирант с косичкой и бегающими глазками, простите, позабыл, как его звали, должен был организовать информационную войну в интернете, для чего ему вместе с парой выделенных в помощники студентов поручили придумать несколько виртуальных имён, чтобы создать видимость массовости. Мне досталась отвратительная миссия писать на объявлениях с информацией о лекциях разного рода клеветнические надписи вроде «сатанизм», «сектанты» и подобное в том же духе. Но все наши провокации ни к чему не приводили. Испорченные объявления заменялись на новые, причём это происходило намного быстрее, чем я успевал исписывать их. Аспирант Александра Евгеньевича господин Р. не только не собирался оставить своего руководителя, но и с непонятным упорством распространял информацию о курсе по всему институту. В результате посещаемость этих антинаучных лекций даже возросла. Наконец, Михаил Григорьевич устроил нам экстренное совещание, на котором объявил, что настало время активных действий, направленных на окончательное уничтожение зловредного курса, растлевающего умы не утвердившихся в истинной науке студентов. Он также отметил, что руководство во главе с ректором знают о наших усилиях и при необходимости обеспечат всестороннюю поддержку. Наша же задача сводится к информационной травле академика Ф. и его лекций на просторах институтских форумов и интернет-сообществ. Михаил Григорьевич намекнул, что в этом нам помогут наши друзья из православного общества и какие-то живущие за рубежом выпускники прошлых лет… Почему не прекратил я тогда всякое общение с этими людьми, хотя используемые ими методы внушали мне физическое отвращение? Почему не оставил в покое злосчастный курс вместе с его автором, сохранив тем самым своё лицо? Я не могу ответить на подобные вопросы даже сейчас, когда вся моя прежняя жизнь осталась в прошлом вместе с самыми сокровенными мечтами и надеждами. Гордость за оказываемое мне доверие со стороны преподавателей или же страстное желание спасти истинную науку, даже пожертвовав своими принципами и честью? Не знаю… Я вышел на улицу. Вечерело. В прохладном осеннем воздухе медленно кружились жёлтые листья клёна. Неспешным шагом направился я к зданию общежития, расположенного на противоположной стороне улицы, освещаемой скупыми лучами заходящего октябрьского Солнца, как вдруг кто-то дёрнул меня за рукав ветровки. Обернувшись, увидел я улыбающуюся физиономию незнакомого мне молодого человека с неестественно выпирающими клыками. Что-то неизъяснимо мерзкое было в его слащавой улыбке и нескладной фигуре с длинными руками и белыми паучьими пальцами. Он поздоровался и, назвав меня по имени, сразу спросил, не хочу ли я заняться интересным делом, связанным с научной работой. Немного удивившись, откуда он меня знает, я в ответ спросил его, в чём собственно состоит эта работа и кто направил его ко мне. Показывая чрезмерно развитые клыки, незнакомец ответил, что они занимаются разработкой прибора, который представляет собой технику нового поколения и может даже читать мысли на расстоянии, добавив при этом, что я сейчас даже представить себе не могу, как это важно и интересно и не понимаю всех преимуществ, которые может принести мне предлагаемая работа. Я опять поинтересовался, откуда им известно про меня. «Так прибор-то на тебя и указал», – растягивая губы в улыбке, сказал клыкастый. Унылое отвращение охватило меня. Я и раньше знал о зловредной эпидемии сектантства, буквально оккупировавшей наш институт в последние годы. Догадывался и о том, что лидеры сект пользуются негласной поддержкой руководства. Так ещё в бытность свою первокурсником слышал я очень некрасивую историю, рассказывающую как один из членов административной верхушки института долгие годы возглавлял студенческую секту, последователи которой ели только пористый шоколад и виноград «Изабелла». Он был разоблачён разгневанными родителями и без лишнего шума отправлен в отставку. Понимая, что меня вербуют, причём вербуют нагло и грубо, и, чувствуя на уровне интуиции причастность к этому моих теперешних соратников по организации компании ликвидации курса, мне сделалось так противно, что некоторое время я просто стоял и смотрел на ухмыляющуюся физиономию моего собеседника. Его очередной вопрос, не пройтись ли нам вместе до общежития, заставил меня очнуться. Я сказал, что, во-первых, нам не по пути, а, во-вторых, я всё отлично понимаю, но подобные дела меня абсолютно не интересуют. Всё с той же поганой улыбкой клыкастый посоветовал мне подумать на досуге о его предложении, сказал, что ещё придёт, и мы распрощались. Больше я никогда не видел его, но гадкое ощущение от встречи не покидает меня и теперь в стенах психиатрической клиники славного города Москвы. Мысли мои путаются, прошлое снова погружается в туман. Боюсь, что с этого момента я уже не смогу связно излагать события. А впрочем, осталось сказать немного, по крайней мере, так представляется завершение этой истории моему восприятию. Михаил Григорьевич отправил сообщение на форум ректората, в котором выражал удивление факту существования в элитном ВУЗе антинаучного курса лекций. Далее нам была дана команда начать одновременную атаку на всех информационных ресурсах, связанных с институтом. Боже мой, что тут началось… Писал аспирант с косичкой, писали его подручные студенты, я тоже в каком-то исступлении выливал целые ушаты грязи на злополучного академика Ф. Через пару дней в этот котёл с кипящим зельем из антисемитских высказываний, лозунгов за восстановление чистоты истинной науки, призывов сжечь на площади перед главным корпусом все библиотечные книги по ноосфере, влились параноидальные речи нескольких выпускников, ныне проживающих в США, Италии и Израиле, а также православных фанатиков, вернее их институтского лидера, а по совместительству руководителя хорового пения и аспиранта – брата Тимофея.
Рис. 3. Обращение Савла. Michelangelo M. da Caravaggio, 1601 г. Брат Тимофей был толстенький, низкорослый человечек похожий на деревенского поповича, только что начавшего отращивать бороду, с румяными щеками и простоватыми манерами. Добавьте к этому некоторую упёртость и напористость мелкого сектантского проповедника, и вы получите почти полное представление об облике и характере этого типа. По его собственным словам неистовая вера православным догматам появилась у него после какого-то неприятного происшествия в детском саду. А самым близким на свете существом являлась для брата Тимофея собака его крёстного, чью благородную голову – разумеется, речь идёт о собачьей морде – он избрал в качестве иконки, представляющей его на интернетовских форумах. Этот человек пользовался покровительством ректората. Так ему разрешили не только использовать для проведения уроков православного пения актовый зал института, но и выделили часть официального сайта под организацию пропаганды православия в интернете. Брат Тимофей был один из самых ярых противников академика Ф. и его курса. В своём стремлении установить господство православной веры он сочинял целые трактаты, где клеймил курс как богопротивный, антихристианский и, вообще, бесовский. Войдя в раж, Тимофей обвинил в безбожии многих профессоров и преподавателей, а кафедру, на которой учился, – в разгильдяйстве и поощрении идолопоклонства. Раздумывая впоследствии о поведении брата Тимофея, человека истово верующего и, следовательно, глубоко антагонистичного нам, последователям рационалистического разума и классической науки, я с удивлением и некоторым страхом обнаружил множество сходных черт, которые с неизбежностью доказывали родственность нашего мышления. Чем больше я об этом думал, тем с большей ясностью видел следующую картину: наше стремление во имя науки покарать вольнодумного академика Ф. ничем не отличается от фанатичного порыва брата Тимофея, который ради христианских догматов готов был растерзать того же академика Ф. только за то, что тот в своих лекциях рассказывал о традиционном шаманизме народов Сибири. Мне вспоминается один эпизод, о котором рассказал мне как-то одногрупник брата Тимофея, проживающий в соседней комнате общежития. Это случилось на занятии по английскому языку, когда брат Тимофей отвечал подготовленный им дома пересказ. Только вместо положенной темы об элементарной частице в магнитном поле, стал он вдруг излагать проповедь о заблудшей душе, да ещё делая вид, что говорит с оксфордским акцентом. Ошарашенная преподавательница попыталась объяснить брату Тимофею некоторую неуместность подобной темы, и тогда, видимо отчаявшись спасти столь закоренелых грешников, брат Тимофей упал на колени и прерывающимся голосом стал бормотать молитвы. Опешившая аудитория не могла вымолвить ни слова, и в полной тишине класса какое-то время слышалось только бормотание Тимофея и монотонное жужжание большой чёрной мухи, безуспешно пытавшейся вылететь сквозь оконные стёкла. Неужели уподобился я невольно брату Тимофею в своём искреннем желании спасти истинную науку, неужели мои попытки предотвратить распространение лжеучений напоминают жалкие истерики фанатика-сектанта. Я не знаю… Уверен только в одном: я буду продолжать неустанно способствовать спасению академической науки, хотя бы и пришлось пожертвовать ради этого моими способностями, карьерой, здравым рассудком, а, может быть, также честью и достоинством, запятнав себя сотрудничеством с грязными заговорщиками и сектантами. Ненависть к академику Ф. и его ученикам, особенно господину Р., тоже провоцирует меня к активным наступательным действиям, ведь если бы не они, разве оказался я бы сейчас в сумасшедшем доме?! Нет, именно они виноваты в моём падении и моей деградации, именно их стараниями не попал я в одну из многочисленных лабораторий научно-исследовательских институтов, где мог бы заниматься научными изысканиями до конца дней своих. Ну вот и конец… Вернее начало великой битвы, битвы, которая должна быть запечатлена в школьных учебниках истории, наравне с Куликовской и при деревне Бородино. Мы проиграли, причём проиграли позорно, выставив напоказ всю низость наших жалких и подлых действий, очернив себя как перед истинно благородными защитниками классической науки, так и перед приверженцами академика Ф., явились посмешищем для всего научного мира. «Горе побеждённым», сказал кто-то из великих мыслителей, а может и военачальников, впрочем, это не важно. Все наши высокие покровители из ректората позорно ретировались, предварительно обвинив нас во всех смертных грехах. Мы де и клеветники, и провокаторы, и, вообще, личности недостойные находиться в стенах столь прославленного института как наш. Я помню всё… Вернее было бы сказать, что произошедшее на этой памятной лекции, превратившейся в поле неистового сражения между нами, крестоносцами, защищающими догматы науки, и академика Ф., который со своими учениками дамокловым мечом обрушился на священное академическое познание, настолько глубоко врезалось в мою душу, что самая сокровенная суть моего сознания перешла в состояние с совершенно иными качествами, трансформировалась в некую новую субстанцию, где абсолютно отсутствует всякая упорядоченность или здравый смысл. Образы, которые я видел на лекции, непостижимым путём соотносились с образами, пришедшими из древней старины и бесконечного пространства. Я видел пророка спящей в туманной мгле веков Иудее, вся мудрость которой, воплотившая в себе наследие вселенского разума, говорила с нами устами сидящего на старом ученическом стуле академика Ф. Я чувствовал, как неумолимо рушится, низвергаясь в зловещий тартар, вся стройная система научного мировоззрения, а вместе с ней и привычная мне с детства картина мира. Я наблюдал, как один за другим вставали мои соратники. Вставали, чтобы на глазах у студентов, преподавателей и вовсе посторонних лиц, пришедших посмотреть, как будет прилюдно опорочен лектор-шарлатан, позорно свалиться к ногам еврейского пророка. Вот аспирант с косичкой, который на форумах так смело клеймил печатью лжеучёного всех последователей Александра Евгеньевича и его самого, призывая заодно бросить в костёр половину книг институтской библиотеки. Почему вместо громких слов обличения, из его рта исходят лишь зачатки человеческой речи, а глаза трусливо уставились в пол? Вот Михаил Григорьевич пытается взять инициативу в свои руки, используя свои знания в теоретической физике. Он что-то говорит скороговоркой, пробует привести в качестве аргумента волновые функции и принцип неопределённости. Может быть он, наш идейный лидер, сумеет доказать хотя бы в глазах первокурсников ошибочность теорий академика Ф.?! Нет, он повержен, он не может отразить ответного удара академика, сбивается, мнётся и, смущённо улыбаясь, прячется за спины студентов. Где же собака?! Где бесстрашный пёс, готовый пожертвовать собой ради защиты хозяина?.. Я оглядываюсь по сторонам, отгоняя видение… Картина меняется, аудитория с облупленными стенами, до отказа набитая народом, расплывается и незаметно переходит в большой каменный зал, а может быть это скалистый берег реки в пустыне… Толпы людей в белых одеяниях с восторгом внимают нищему страннику в изодранной одежде с посохом в руке. Они верят ему, они готовы идти за ним на край света… Нет, не может быть, неужели не найдётся заступника научной истины, неужели наше дело погибнет, а имена наши сотрутся из памяти людей? Нет, он выходит… Былинный герой с бородатым лицом и широкими плечами на карлсоноподобной фигуре. Я окончательно прихожу в себя. Прямо передо мной, обратясь гневным взором на лектора, стоит, размахивая короткими руками, толстый человек с налитыми кровью бешеными глазами. Представившись Иваном с какой-то кошачьей фамилией, он брызжа слюной громогласно объявил Александра Евгеньевича лжеучёным, крича, что подобный курс является для него, Ивана личным оскорблением, и что он собирается ждать академика «двадцать минут у входа» для окончательного выяснения отношений. После сей грозной речи Иван К. выскочил из аудитории под громкий хохот студентов. Больше ни я, ни кто-либо из свидетелей этого замечательного монолога Ивана К. не видели, видимо устрашившись своих слов, он поспешил скрыться. Что ещё осталось добавить?.. После окончания лекции, после нашего позорного поражения десятки восторженных студентов окружили Александра Евгеньевича, наперебой задавая вопросы и записываясь к нему на курс. Я не мог больше оставаться там и вернулся в общежитие. Рассудок мой повредился и в скором времени я был отчислен из института, а затем попал сюда, в клинику для душевно больных, где я и нахожусь по сей день, мечтая об отмщении за мои попранные идеалы. Временами меня посещают видения, и тогда вижу я бесславную гибель нашей науки, но эта гибель происходит по вине личностей, подобных моим бывшим соратникам и руководителям. Я чувствую приближение новой Великой Эры, когда рухнут догматы и оковы, связывающие по рукам и ногам нашу свободу, наши мысли и нашу душу. Но достигнуто всё это будет ценой кровавых кошмаров и нечеловеческого страдания, ценой Каиновых убийств и содомского ада… Кто возьмёт на себя смелость в это смутное предательское время открывать глаза способным видеть и освещать мусор и нечистоты лучом жгучей правды? Кто сможет под рушащимися скалами, грозящими своей неимоверной тяжестью раздавить искорку живого существа, осмыслять и обобщать старое, и изобретать новое, проповедуя между делом идеалы добра и света? Что-то внутри меня, а может быть и снаружи нашей Вселенной, говорит мне, что академик Ф. относится к числу тех немногих избранных, которые в силах осуществить такую миссию. Но, несмотря на это, я не перестаю ненавидеть его всем своим существом, и если бы мне снова пришлось делать выбор между тупым равнодушным прозябанием и участием в травле лженаучных теорий, которых так рьяно придерживается этот человек, я без колебаний опять примкнул бы к его гонителям, которых презираю за трусость, двуличие и предательство. Мне снятся сны… Вернее сон… Один и тот же каждую ночь с неумолимой неотвратимостью наступающую после той памятной лекции. Всякий раз, когда я погружаюсь в забытьё, встаёт передо мной фигура колоссальных размеров каменной женщины, циклопической массой нависающей над миром. Её голова увенчана короной с чёрными от запёкшейся крови остриями, словно терзающими небо. Черты её застывшего в сатанинском спокойствии лица напоминают одновременно и египетского сфинкса, и ядовитую змею, гипнотизирующую свою очередную жертву. Её покрытые пеплом сгоревших человеческих костей стопы тысячетонными глыбами намертво вросли в раскинувшийся вокруг огромный город с бесчисленными шеренгами параллелепипедов-небоскрёбов, миллионы жителей которого в течение сотен лет служат своей каменноликой богине.
Рис. 4. Пляска смерти (Danse macabre). Lucas Cranach, XVI в. Каждый раз, не выдержав взгляда железобетонных глаз монстра, я бросаюсь в город в отчаянной надежде найти себе укрытие и защиту среди его обитателей. Но натыкаюсь лишь на множество одетых в одинаковые серые костюмы мертвецов с жуткими окоченелыми улыбками на ничего не выражающих лицах и широко открытыми остекленевшими глазами. Их головы всегда повёрнуты в сторону каменного чудовища, непостижимая воля которого по каплям высосала их души, оставив лишь пустые оболочки тел. Как заглотившая крючок рыба мечусь я среди ходячих трупов по лабиринтам улиц вымершего города с огромными ядовито-зелёными пластиковыми яблоками на площадях в тщетных поисках живой души. Подсечка… Рывок незримой лески… И всесокрушающая сила Статуи вырывает меня из города мертвецов и швыряет вверх, где на невероятной высоте вонзилась в облака её рука, сжимающая каменный факел, пылающий ослепительно чёрным призрачным пламенем преисподней. Прямо из раскалённого жерла тянутся во все стороны, подобно гигантской паутине толстые железные канаты, испещрённые ржавыми пятнами запёкшейся крови. Меня притягивает к канату… Это всегда одна и та же толстенная стальная нить, раскалённая и распространяющая запах горелой плоти. В каком-то фатальном исступлении обхватываю я руками и ногами витую поверхность дьявольской верёвки и с головокружительной скоростью скольжу по ней на восток сквозь необозримые просторы бездонного неба. Мгновения… Только мгновения длится эта чудовищная пытка, когда мои руки и ноги, поедаемые острыми гранями стального троса, красноватой дымкой остаются позади, подобно хвосту кометы. Обезумев от нечеловеческой боли и ужаса, я закрываю глаза – на одну тысячную секунды – и обнаруживаю себя кровавым обрубком, валяющимся посередине просторного помещения, в котором узнаю зал заседания учёного совета моего родного ВУЗа. Только вместо потолка вижу я иссиня-чёрный клубящийся дым и страшный стальной канат, раскачивающийся и вибрирующий как язык готовящейся к броску гадюки. Его конец расщепляется на десятки извивающихся демонических щупалец, пронзающих затылки сидящих в комнате людей, чтобы, пройдя внутри их позвоночных столбов, уйти глубоко в землю. Лица, нанизанных на железную проволоку, напоминают маски актёров античного театра: их черты словно вылеплены из гипса рукой не очень умелого скульптора. Тела же походят на пластмассовые манекены, расставленные в стеклянных витринах магазинов модной одежды. Маска манекена, сидящего в кресле председателя собрания, удивительно похожа на пожелтевшую от времени газетную фотографию нашего ректора, остальные – проректоры, деканы, несколько заведующих кафедрой. Я понимаю, насколько может понимать узник, долгие месяцы подвергавшейся жестокой пытке раскалённым железом и теперь лежащий на плахе с отрубленными конечностями, что они не замечают ни меня, беспомощно распростёртого у их ног, ни зловещих щупалец, протянутых к ним подобно нитям в руках балаганного кукловода. Куклы!.. Мне становится настолько жутко, что я, забыв всё на свете, пытаюсь подняться, чтобы бежать, бежать без оглядки из этого ужасного места, но лишь беспомощно дергаюсь, словно выброшенная на берег рыба. И вдруг внезапно в мёртвой тишине зала раздаётся странный глухо звенящий голос, исходящий из ротового отверстия куклы в председательском кресле. Этот голос… Вкрадчивый голос ректора нашего института, наложенный на жуткий шёпот его каменного суфлёра, идущий из бесконечного пространства по покрытому запёкшейся кровью стальному канату. Все манекены в зале как по команде разворачивают головы и устремляют свои неестественно тусклые глаза на маску ректора, слова которого, произнесённые размеренно и чётко отпечатываются чёрной типографской краской в душном воздухе помещения: – Мы ошиблись… Разумеется первая самая грубая ошибка была допущена ещё десять лет назад, когда мой предшественник позволил убедить себя и, поверив красивым словам одного из здесь присутствующих заведующих кафедрой, утвердил в качестве технического курса лекции академика Ф… Одна из кукол, сидящая в дальнем тёмном углу зала и время от времени нервно дёргающая головой, смущённо опускает глаза в пол. – Да, да, я знаю, я знаю…, – голос ректора становится ещё мягче, что создаёт отвратительно резкий контраст со зловещим хрипом гигантской женщины и его горящими глазками жаждущего свежей крови хорька, – ваше раскаяние, Борис Игоревич, было весьма искренне, хотя и слегка запоздало. Зараза пустила слишком глубокие корни… Вы же прекрасно знали, что помимо совершенно нас не волнующей информации по парапсихологии и древнему фольклору курс рассказывает о манипуляции сознанием, глобализации, информационной войне и тех методов зомбирования, которые в настоящий момент активно используются нашими друзьями из Штатов. Более того, я осведомлён о фактах рассекречивания перед студенческой аудиторией нашей собственной внутренней политики, проводимой нами, между прочим, по прямому указанию «сверху». Я надеюсь, Вы понимаете, что ждёт всех нас – и особенно Вас, уважаемый Борис Игоревич – в случае провала реформ образования в нашем институте. Вы лишитесь должности заведующего и очутитесь в шкуре рядового профессора с его нищенской зарплатой, будете жить как обычный преподаватель без всяких, так сказать, дополнительных доходов. Провал операции по ликвидации курса академика Ф. сделал возможным и такой сценарий. Надо принимать экстренные меры. Как можно быстрее избавьтесь от всех, теперь уже ненужных участников травли. Такие люди только создают излишнее внимание к персоне лектора и его теме. Студентов отчислите, аспирантам и преподавателям создайте такие условия, чтобы они ушли сами. Срочно замените крупных управленцев из старых кадров молодыми бездарностями, которые будут зависеть от нас и выполнять все нужные приказы. Запомните, те, кто был воспитан в условиях советской системы образования, учёные, составлявшие основу прежних научных школ, никогда не простят нам переход к рыночной европейской системе обучения, позволяющей сформировать узкого специалиста, подходящего для работы в корпоративных компаниях западного типа. От нас требуют подготовки не разносторонне образованных научных сотрудников, способных к системному мышлению и самостоятельному решению сложных задач, а обладающих необходимым набором качеств клерков, не обременённых излишним творческим потенциалом, но зато могущих заниматься рутинной работой в среднем и крупном бизнесе. Увольняйте профессоров и преподавателей с многолетним стажем по малейшему поводу. Их опыт обучения фундаментальным дисциплинам, таким как высшая математика или теоретическая физика никому не нужен. На их место берите молодые кадры, умеющие хорошо работать на компьютере и пользоваться социальными сетями и прочими программными продуктами, без которых невозможен современный учебный процесс. Необходимо также постепенно сокращать количество часов, выделяемых на лекции и практические занятия по общей физике, математическому анализу, органической и неорганической химии и иным чисто научным предметам. Нас поддерживают на Западе и выделяют большие деньги здесь не для того, чтобы мы развивали науку, поставляя выпускников отечественным научно-исследовательским институтам. От нас требуют, прежде всего, квалифицированных программистов и экономистов, владеющих разговорным английским. Активно заменяйте классические экзамены и контрольные работы тестированием, а живое общение студентов с преподавателями – дистанционными компьютерными курсами. Но мы немного отвлеклись от решения самой актуальный на сегодняшний день проблемы: увольнения академика Ф. и закрытия его курса. Пока в стенах нашего института будут читаться подобные лекции, раскрывающие самую суть проводимых нами реформ, ни о каком значимом успехе говорить не приходится. Самое главное – это не допустить повторения допущенной нами ошибки: представить академика Ф. шарлатаном и лжеучёным, что не только позволило бы аннулировать курс, но и обесценило бы даваемую там информацию в глазах того множества студентов, которые за десять лет существования успели его прослушать. Не получилось… Теперь придётся действовать по другому и максимально быстро и чётко. Борис Игоревич, Вам даётся возможность реабилитироваться и искупить свою вину перед нами. Вам поручается самая важная часть операции. Во-первых, во время составления учебных планов Вы не включите туда курс академика Ф. Но так как формально мы не имеем право пойти на такой шаг, так как, к сожалению, посещаемость лекций очень высока, то автор курса ничего не должен знать до тех пор, пока измененный учебный план не будет официально утверждён и размещён на доске объявлений. Пусть лекции перестанут существовать тихо и незаметно без всякого видимого скандала. Во-вторых, Вы должны любыми средствами воспрепятствовать публикации статей академика Ф. и его аспирантов в сборниках научных трудов института. И, наконец, ни при каких обстоятельствах нельзя допустить, чтобы аспиранты академика получили учёные степени, так как этот факт с неизбежностью подтвердит справедливость его теорий и выводов, а также сделает абсурдным факт его увольнения и закрытия курса.
Рис. 4. Крик. Edvard Munch, 1893 г. Голос, исходивший от маски ректора умолк, и в зале заседания учёного совета снова воцарилась мертвая тишина. Куклы словно застыли, только сидящий в тёмном углу манекен быстро и покорно кивал своей дёргающейся головой. Раздавленный чудовищным смыслом этой демонической речи я с трудом оглядываюсь по сторонам. Из глаз отцов-основателей нашего ВУЗа медленно катились крупные капли алой крови. Потрясённый я перевожу взгляд на фигуру председателя и с ужасом обнаруживаю, что его тускло мерцающие глаза в упор смотрят на меня. Боже мой!.. Я узнаю в них глаза исполинской каменной статуи с воздетым к небу факелом в правой руке. Всепоглощающий страх океанской волной обрушивается на меня… Я извиваюсь как червь, дёргаюсь и пытаюсь откатиться в сторону. Ослепительный сноп нестерпимой боли пронизывает меня изнутри, и я просыпаюсь… Призрачный свет синих ночных ламп заливает палату психиатрической клиники. Я лежу без движения, покрытый каплями пота и безучастно смотрю на пожелтевший от времени потолок с облупившейся местами краской. Тяжёлая изнуряющая тривиальность окружающего пространства кандальным железом сковывает мысли. Пустота… Бездонная сводящая с ума пустота…» |
||
|
|
|
|
|||
