ш а л а г р а м

Российский Фонд Трансперсональной Психологии

Международный Институт Ноосферы


Институт Ноосферных Исследований

г. Москва

Электронная почта Официальная страница ВКонтакте Российского Фонда Трансперсональной Психологии и Международного Института Ноосферы Официальный телеграмм-канал Российского Фонда Трансперсональной Психологии и Международного Института Ноосферы Официальный рутуб-канал Российского Фонда Трансперсональной Психологии и Международного Института Ноосферы Официальный видеоканал Российского Фонда Трансперсональной Психологии и Международного Института Ноосферы

ОБ ОРГАНИЗАЦИЯХ

МЕТАИСТОРИЯ

МЕСТА СИЛЫ

ШАМАНИЗМ

КУНТА ЙОГА

МАНИПУЛЯЦИЯ СОЗНАНИЕМ

ТАЙНЫ И ЗАГАДКИ

ИСКУССТВО И ЛИТЕРАТУРА

КНИГИ И СТАТЬИ

АВТОРСКИЕ СЕМИНАРЫ

     
 

 

Глава 5

ЭЙНШТЕЙН И РЕЛИГИЯ
В.Г.Богораз (Тан)

Глава 7

 

Глава 6

 

Восходя от первобытных религий к так называемым высшим религиям, мы встречаем повсюду те же три основные элемента относительности пространства и времени: 1) изменчивость величин людей и богов (духов) в их взаимных отношениях, 2) изменчивость наполнения времени и отсутствие одновременности, 3) вневременное совмещение различных ипостасей одного и того же бытия.

Так, по отношению к первому элементу положение человека пред богом, пред Верховною Силой, вообще чрезвычайно изменчиво и колеблется между двумя крайними пределами. На одном пределе человек в руках божества, как глина в руках горшечника. Человек и все земные человеческие вещи пред богом, как горсть праха. Земля — это подножие под стопами господними.

Сравнить, например, Иова, IX, 3-8: «Как оправдается человек перед богом? Если захочет вступить в прение с ним, то не ответит ему ни на одно из тысячи. Бог премудр сердцем и могуч силою. Кто восставал против него и оставался в покое? Он передвигает горы, и не узнают их. Он превращает их в гневе своем. Сдвигает землю с места ее, и столбы ее дрожат. Скажет солнцу — и не взойдет, и на звезды налагает печать. Он один распростирает небеса и ходит по высотам моря».

и X, 15: «Если я виновен, горе мне. Если я прав, то не осмелюсь поднять головы моей. Я пресыщен унижением; взгляни на бедствие мое…».

Между прочим даже в языческом Риме, правда, в позднейший период, мы встречаем то же уничижение человека перед божеством, быть может, углубленное не без иудейских влияний. Так, по рассказу Светония, Кассий Лонгим, проконсул Азти, осужденный Калигулою на смерть, накануне своей смерти видел во сне, что стоит на небесах пред троном Юпитера, и Юпитер единым толчком ножного пальца сбрасывает его на землю. Юпитер представляется огромных, Кассий Лонгин — ничтожным. С другой стороны, нельзя сказать с уверенностью, о каком именно Юпитере идет речь, о небесном или о человеческом, ибо Калигула, умертвивший Кассия Лонгина, особенно любил принимать на себя образ Юпитера Капитолийского с громом и молнией в руках.

И именно этот пример ведет нас от человеческого ничтожества к человеческому обожествлению, ибо не только Калигула, но и все вообще римские императоры, начиная от Юлия Цезаря, заявляли притязание считаться воплощением Юпитера. В образе Юпитера они постоянно появлялись на монетах. Императоры вообще считались божественными, divi. Культом императора скреплялась огромная империя, от Галлии до Сирии.

Это обожествление человека приводит нас к другому пределу взаимоотношений человека и божества. На этом пределе человек различными путями, посредством упоения безмерною властью или, напротив, посредством самоотречения, экстаза, аскетизма, добровольного мученичества, может подняться превыше богов, превыше, чем целая вселенная. Воля его будет парить над миром. Каждый каприз, минутное желание встанет над миром, как непреложный закон.

Таковы в индуизме отшельники-аскеты, Саниаси и Риши.

Будда — это последнее воплощение этой идеи богочеловечества, синтез всех браманистских отшельников и мудрецов. Еврейский Ягве и индийский будда представляют два рельефных воплощения двух противоположных и полярных идей, исключающих друг друга. Еврейский Ягвe унижает пред собой человека, как безвольную глину, как прах. Будда возвышается настолько, что совсем заслоняет богов и уничтожает их. Человек стал богом и перерос вселенную. Боги и вселенная обратились в Нирвану, в небытие.

Эта основная антиномия отражается в мифологии каждой религии. Так и в еврейской мифологии находим образы возвеличения человека, если не пред богом, то пред более мелким небесным населением, пред ангелами, пред высшими силами.

«Души праведников выше, чем ангелы небесные. Человек, не согрешивший, страшен для демонов и духов. Грешнику, напротив, страшны демоны и духи».

Безгрешный стоит с мечом против сонмища духов. Против грешников духи встают с мечом [14].

Относительно изменяемости времени можно привести тоже целый ряд примеров. Так, в индусской сказке о чете попугаев [15] отшельник говорит женщине Джаясундари: «За то, что в своей предыдущей жизни, в образе самки попугая, ты взяла у соперницы яйцо на шестнадцать «мугурт» времени («мугурта» — сорок восемь минут), в этой жизни ты была разлучена со своим сыном на шестнадцать лет».

Здесь является, таким образом, соотносительность двух периодов времени, принадлежащих разным ипостасям того же существования. И поскольку эти ипостаси связаны между собою, постольку и периоды времени связаны в общую пропорцию и как бы проектированы друг на друга.

Индийское исчисление времени придает этой соотносительности периодов времени весьма громоздкую форму. Особенно учение джайнизма исчисляет чрезвычайно огромные и странные формулы времени. Так, Палия — это период времени, в течение которого колодезь, имеющий в ширину и глубину сотню яджанов (яджан — около 500 килом.) и набитый мелким волосом так плотно, что целая река могла бы пробежать по верху, не проливаясь в сплетение волоса, может быть вычищен, считая по волоску в столетие. С а г о р а п а м а имеет сто миллионов миллионов периодов Палия; периоды Авасарпини и Утсарпини имеют каждый по сто миллионов миллионов Сагора и, связанные вместе, составляют одну великую эпоху. Два последние периода имеют также особенное свойство. В течение первого периода людские тела и людские жизни убавляются, в течение второго периода жизни и тела вырастают.

Мы встречаем в этих периодах относительное изменение пространственного протяжения и промежутка времени, связанные вместе, и самое нарастание этих огромных периодов времени, очевидно, проистекает из желания подчеркнуть относительность их размера.

Грузинско-мусульманская легенда, приведенная Лермонтовым в сказке об Ашик-Керибе, повествует, как герой был чудесно перенесен всадником на белом коне (святым Георгием) из Арзиньяна в Арзерум, потом из Арзерума в Каре, потом, наконец, из Карса в Тифлис. Каждое из трех перенесений длилось «не более минуты» и сопровождалось закрытием глаз. В сущности говоря, оно нисколько не длилось, а было вневременно. Закрытие и открытие глаз — это только необходимая перемычка от одного зрительного образа к другому, в роде былинного «ударился об землю», «встряхнулся», «прикинулся». В частности, закрытие и открытие глаз служит одной из любимых перемычек при переключении зрительных образов и целых миров. Закрывая глаза, человек выключает себя из одного зрительного мира. Открывая глаза, включает себя в другой зрительный мир. Самый момент переключения проходит в темноте, в небытии. Все это сочетание, очевидно, содержит лишь зрительные, пространственные образы, при полном отрицании, исключении времени.

По отношению к элементу третьему, — вневременным совпадениям бытия, можно установить наиболее тесную связь между древними и новыми религиям.

Христианство, например, изобилует примерами такого вневременного совпадения различных ипостасей бытия, которые возводятся обратно к язычеству и даже дальше того, обратно в первобытный анимизм. Самое понятие о Троице, «без лиц в трех лицах божества», вместо объяснения только с ремаркой: «тайна сия велика есть» именно и представляет отчетливый случаи такого вневременного совпадения ипостасей. Три лица — одно, где бы, когда бы и как бы они не проявлялись.

Далее третье лицо Троицы, дух святой, с его физическим воплощением в виде голубя, представляет элемент еще более древний. Голубка Афродита и голубь, выпущенный Ноем из ковчега, и душа, улетающая голубем из тела и прилетающая обратно под окно, голубь мира с оливковой веткой во рту, и этот мистический духовный голубь, конечно, происходят из родственной стаи голубей.

В рассказе Флобера «Простое Сердце» чрезвычайно рельефно представлено физическое восприятие Голубя Духа бесхитростным сердцем старой служанки, которая поклонялась, как Духу Святому, чучелу любимого попугая и в минуту смерти отдала свою последнюю надежду именно этому привычному и знакомому чучелу.

Не менее рельефным совпадением различных ипостасей является пресуществление Христовой плоти и крови в причастии, причем церковная доктрина с особенною настойчивостью подчеркивает, что в хлебе и вине именно плоть и кровь живого бога и в плоти и крови — само божество. Таким образом, Христос, воплощаясь в причастии, имеет не две и не три, а несчетное число ипостасей, постоянно возникающих и тотчас же исчезающих снова.

Здесь в христианстве такай же стилизация, умножение ипостасей, как в индуизме — стилизация и умножение периодов времени.

Католическая и православная церковь признают пресуществление хлеба и вина в истинную плоть и кровь Христову. Протестантские церкви признают соприсутствие действительных тела и крови Христовых в Евхаристии вместе с хлебом и вином, так что вкушающий хлеб и вино Евхаристии приобщается все-таки в ней действительных тела и крови Христовых.

Самое различие этих оттенков только отчетливее подчеркивает совершенно вневременный, глубоко анимистический характер этих сочетании.

В сущности говоря, все богословские идеи, относящиеся ко Христу, например, идея об его рождении и единосущности отцу, об его воскресении, об его двойственной природе, божественной и вместе человеческой, об исхождении духа святого только от отца или также и от сына и пр., представляют непрерывное сплетение вневременных совпадений бытия; и бесчисленные ереси и церковные распри, связанные с единоприродностью (монофизитством) и единоволием (монофелитством) Христа, тщетно пытались эту основную двойственность превратить в единство.

Если с богословских высот христианского Олимпа спуститься вниз к иконам, изображающим божество и святых, мы встретим и здесь ряд многоипостасных совпадений.

Икона или статуя, по представлениям как православной, так и католической церкви, точно так же как и по представлениям античного язычества, не есть божество, но также и не являются только изображением, символом божества. Она совмещает элементы того и другого характера. Особенно это откосится к одноименным иконам одного и того же божественного лица. Иверская, Казанская, Тихвинская, Влахернская, Ченстоховская, Остробрамская богородицы и множество других, весь этот бесчисленный ряд изображений является, конечно, не столько символами, сколько воплощениями Марии, и только потому они имеют в себе чудодейственную силу. Мария расщепляется и воплощается в иконах, точно также как Христос в причастии.

То же относится, хотя и в более слабой степени, к изображениям других божественных лиц, например, к иконам и статуям святого Николая Чудотворца и пр.

И только в связи с этим становится понятно, каким образом католический мир во все течение средних веков, нисколько не смущаясь, обладал мощами, реликвиями в много-ипостасном, умноженном виде. Мощи одного и того же святого, венцы и гвозди честного креста и пр. существовали сразу в нескольких местах. Это никого не шокировало, так как не противоречило общей религиозной концепции.

Более подробный анализ высших религий для наших целей, в сущности, является излишним, тем более что эти религии в общей постройке своей космогонии и мифологии, в сущности, говоря, представляют лишь несколько измененное подобие того же древнего многобожия и даже еще более древнего анимизма. Будет достаточно указать только на основные пункты сходства религиозных явлений позднего периода и более первобытных явлений, уже подвергнутых анализу в предшествующих главах.

Так, непорочное зачатие Христа является только последним звеном длинной цепи внебрачных и даже внеполовых зачатий божества, героя, чудовища, о которых упоминалось выше. Распятие и воскресение Христа является последним вариантом легенды об умирающем, и воскресающем боге, столь обстоятельно разработанной Фрезером в его многотомных исследованиях.

Умирающим и воскресающим богом является чаще всего бог жатвы и, между прочим, известная песня Бepнca «Джон Ячменное Зерно» свидетельствует о том, как глубоко это представление коренится в народной психологии.

Кровь сердце Джонова враги,
Ликуя, стали пить
Из кружки; начало в сердцах
Ключем веселье бить.

В этом не только воскресение, но также и причастие верных кровью воскресающего бога.

Христианское представление о рае и об аде является только воспроизведением общего представления о трехъярусной вселенной, причем семь небес верхнего яруса и девять кругов нижнего яруса являются лишь расщеплением основного представления. И точно так же, как и в первобытных религиях, надо подниматься в рай, на небеса, и спускаться вниз, в ад. Такие нисхождения и восхождения совершают не только божественные лица, как Христос и Богородица, но также и смертные люди — отшельники, монахи, поэт-волшебник Данте и др.

«Божественная комедия» Данте — концепция насквозь христианская и вместе насквозь языческая, даже анимистская, и один элемент никак невозможно отделить от другого.

Так же, как в анимизме, вся организация верхнего яруса христианской вселенной подобна организации нижнего яруса, и обе подобны организации земной. Небесные силы и воинства с Богом Саваофом во главе и адские силы и воинства с Сатаной во главе, и византийское или московское царство с цезарепапистскои фигурой в центре представляют одни и те же социальные свойства и черты.

Население верхнего и нижнего яруса христианской вселенной во всем своем этнологическом разнообразии также проявляет совершенно первобытные черты.

В раю и аду обитают одинаково покойники-предки, т.е. праведники и грешники. Там же обитают и многообразные духи, большей частью враждебные человеку. В сущности, не только бесы, но также и ангелы часто враждебны человеку, например, ангел смерти или ангел, изгнавший пламенным мечом Адама из рая. Человек вообще склонен относиться к ангелам со страхом и недоверием, и недаром различные религии и различные церкви подчеркивают, что земной человек путем молитвы и самоотречения может подняться выше ангелов.

Что касается взаимоотношения бесов и людей (покойников), обитающих в аду, то и эти отношения чрезвычайно напоминают взаимоотношения духов-охотников первобытной религии с их человеческой добычей. Христианские бесы точно также схватывают душу человека и влекут ее в свое жилище, насильно, против воли. Они мучат грешников, очевидно не тела, а души, совершенно физическими муками, причем, как указано выше, муки эти обнаруживают определенную связь с кухонными операциями, т.е. с приготовлением пищи.

Третий составной элемент небесной этнографии — святые, которые поднялись с земли и все время думают о ней, охотно спускаются на землю, да, в сущности, и обитают на земле в различных престолах церквей, построенных во имя их. Святые — это последний вариант сонмища местных хозяев, божков. Genii Loci, о которых говорилось выше.

Народные верования прибавляют ко всем этим образам еще более первобытные черты. Так, бесы, вместо адского местожительства и помимо него, обитают в болоте, в озере, в омуте, под мельничным колесом. Этим они сближаются с местными духами-хозяевами, водяными и речными богами. Вся вообще нечисть и нежить тоже обретается не в аду, а на самой земле, в соответствии с разными мелкими духами первобытного периода. Далее с уровня могущественности бесы спускаются до уровня человеческой силы, подчас даже ниже того. Бес становится «мелким бесом». Человек ведет борьбу с бесом, обманывает его, одолевает его хитростью и даже открытою силой.

С другой стороны, бесы, подобно людям, соединяются в особенные родственные группы. Не говоря уже о черте и его бабушке, можно упомянуть целые рои мелких проворных, но все-таки пугливых бесенят, для которых матерый черт является дедушкой.

Можно указать также и на крайнюю изменчивость размеров, свойственную всем этим бесам и ангелам, церковным и народным. Знаменитая средневековая задача из магической арифметики: исчислить, сколько миллионов бесов или ангелов может поместиться на острие иголки, имеет своим соответствием в народном фольклоре приведенную выше наговорную воду, в каждой капельке которой заключено по крошечному чертику.

Магическим орудием церкви являются одновременно молитва и обряд, которые в действиях священника связуются вместе. Таким образом, священник замещает колдуна, в частности белого доброго колдуна. Магия церкви, как и магия шаманства, состоит в том, чтобы бороться и спорить с божественной силой до тех пор, пока не добьешься своей цели. Священник, совершающий моление о даровании дождя, равнозначен шаману, низводящему дождь на землю первобытными магическими средствами.

И в связи с молитвой, особенно с церковным коллективным организованным молением, мы встречаем последнее вневременное совмещение нескольких ипостасей бытия, раздельных и даже противоречивых.

Разные люди — и священники, и церкви, и целые народы — одновременно молят о разном. Одни о дожде, другие о ведре, или как в эту минувшую войну, священники каждой страны молились одному и тому христианскому богу о собственной победе над другими.

Это кажется, конечно, весьма противоречивым, но с точки зрения первобытной психологии здесь нет противоречия, а только вневременное совмещение, в стилизованном виде, совмещение молитв друг другу противоположных. И можно молить одно божество с разных сторон о противоположных даяниях и даже получить таковые.

 

 Глава 5

ЭЙНШТЕЙН И РЕЛИГИЯ

Глава 7

 

© В.Г.Богораз (Тан). 1923.
© Международный Институт Ноосферы. Дмитрий Рязанов, OCR, дизайн. 2005.