|
|
Российский Фонд Трансперсональной Психологии |
Международный Институт Ноосферы |
||
|
||||
|
г. Москва
|
|
|
|
|
||||
Введение
Изучая работы Эйнштейна, Минковского, Маха, Умова и некоторых других, особенно в их популярном изложении, рассчитанном на психологию читателей, я с удивлением увидел ряд совпадений с другими материалами, вначале довольно необъяснимых. Когда эти ученые пытались превратить свои отвлеченные формулы в конкретные психические образы, они неизменно давали картины, комбинации деталей, подобные рассказам и легендам фантастического или полуфантастического характера, распространенным среди первобытных шаманистических племен и также среди более культурных народов. Можно было бы сказать, что идеи современных ученых физиков и математиков, воплощенные в конкретные образы, имеют вообще шаманистический, легендарный характер. Я уже не говорю о таком писателе, как Уэллс, который в различных драматизированных этюдах (рассказах) постоянно пытается найти психическое выражение для парадоксов новейшей механики и физики. Одна часть этих этюдов, между прочим, объединена под общим заглавием: «Рассказы о пространстве и времени», что имеет ближайшее отношение к моей основной теме. Два этюда Уэллса «Случай с глазами М-ра Девисона» и «Новейший ускоритель» я счел возможным ввести в изложение в виде наглядных примеров. Но, прежде всего, приведу несколько примеров из более ученого круга изложения, не имеющих формы беллетристики. № 1. «Допустим, что утомленные моею речью, — говорит профессор Умов, — все присутствующие, в том числе и я сам, заснули так крепко, что не почувствовали, как мы все и этот зал, получили прямолинейное равномерное движение в пространстве со скоростью света и в направлении от вас ко мне. Что произойдет в этом движущемся зале для сторонних наблюдателей, скажем, для жителей земли, находящихся вне этого зала? После того, как зал двинулся со скоростью света, я уже не мог проснуться или, правильнее, мое пробуждение продолжается целую вечность, в моей мысли застыл тот сон, который заполнял ее в момент начала движения. Я потерял способность суждения и произвольных движений; я остаюсь к неизменной позе. Замолкли силы, поддерживающие жизнь, а также и ее разрушающие. То же произошло и с нами, и со всеми силами, которые действовали в этом зале. Наши часы остановились. Для нас нет более времени. Нам с застывшими мыслями и чувствами нет больше места ни в жизни, ни в смерти. Наш удел бессмертие. Какой же вывод мы сделаем из этого застывшего состояния? Для кого бессмертны наши движущиеся двойники? Не для себя. Они просто спят и видят один и тот же сон и чувствуют себя так же хорошо или дурно, как мы, когда спим. Для нас, сторонних наблюдателей, часы в движущемся зале представляются остановившимися и все происходящие в нем процессы — бесконечно медленными. Мы станем стариками, будем при смерти, а для наших двойников будет длиться одно и то же мгновение. Что же сталось с человеческим представлением о времени? Куда девался тот абсолютный смысл, который мы ему приписываем?» [2]. Эта замечательная по пластичности картина, конечно, чрезвычайно знакома всякому, кто сколько-нибудь помнит детские сказки. Это «Очарованный замок», «Заколдованный лес», «Спящая красавица». Сходство это не только наружное, но также и внутреннее. Ибо самая суть неподвижности заколдованного мира в том и состоит, что мгновение застыло и превратилось в вечность, притом превратилось в вечность не для жителей очарованного замка, а для нас, «сторонних наблюдателей, стоящих вне зала». И как только кто-нибудь из нас, «Принц Прелестный», перешагнет через порог этого замка, очарование нарушится, вечность опять превратится в мгновение — и замок проснется. В дальнейшем изложении мне придется коснуться этого замечательного состояния более подробно. Пока же укажу, что легенда об очарованном замке попала в детскую литературу из народного фольклора, и варианты легенды существуют у различных народов земли. № 2. «С уменьшением скорости движения зала время на наш взгляд начинает течь и тем скорее, чем более эта скорость приближается к скорости движения земли. Сравним этот процесс с изменением скорости движения кинематографа. Лента кинематографа приходит в движение; картины сменяются на экране с определенной скоростью, и вы, находящиеся в покое, в стороне, получаете впечатление жизни, движения. Люди двигаются, страдают, разыгрывается драма, часы идут. Для вас, как для наблюдателей, темп этого действия, ход часов, быстрота поступков людей, а, следовательно, и быстрота их суждений, зависит от скорости движения ленты, но люди на ленте не замечают никакой перемены. Они не могут определить, быстрее или медленнее текут явления. Кинематограф представляет вам чрезвычайно медленно развертывающуюся драму. Вы удивляетесь, как слабы страсти у действующих лиц. Но они слабы для вас, наблюдателей, для них самих они так же сильны, как и ваши страсти для вас. Не замечаете ли вы, что утрачивается представление о времени, как о чем-то абсолютном, утрачивается представление об абсолютном темпе явлений природы. На земле, движущейся с определенною скоростью, явления — это лента кинематографа, движущаяся с определенной скоростью. Для другой планеты — другой кинематограф с другой скоростью. Фигура на кинематографе планеты наблюдает картины кинематографа земли. Конечно, происходящее на земле тот наблюдатель увидит совершающимся не так, как это видит житель земли. Но и на земле есть движущиеся тела. Для каждого из них существует свой кинематограф, его лента идет со своею особою скоростью».[2] Вариант этой картины, а именно развитие идеи последнего абзаца, представлен в рассказе-этюде Уэллса «Новейший ускоритель». Суть рассказа состоит в том, что два наблюдателя выпив новейшего патентованного ускорителя, изобретенного профессором таким-то, изменили, течение собственного времени, растянув его до чрезвычайности. Один из них роняет стакан. Ему кажется, что падающий стакан чуть движется. Он подводит под него руку и ловит его тихонько в воздухе. На улице им кажется, что скачущая лошадь движется медленнее, чем сонная муха, колеса экипажа чуть вертятся и т. д. Ускоритель перестал действовать, и наблюдатели возвращаются к прежнему обычному времени. Но рассказчик прибавляет под конец: «Я написал этот рассказ под действием другого приема ускорителя, растянув свободные пять минут в полдня». Уэллс таким образом считает возможным для одного и того же сознания переходить от одного ощущения времени к другому. Мы встретимся в дальнейшем изложении с такими различиями ощущения времени, свойственного разным существам реального и фантастического мира. Однако, в отличие от Уэллса, мы увидим, что совмещение двух различных ощущений времени в одном и том же сознании совершенно невозможно. Мало того, мы увидим, что вообще совмещение различных мироощущений может быть только вневременно, независимо от времени. Это положение с большою наглядностью выявлено в следующем примере. № 3. «Представьте себе наблюдателя, который оторвался от собственной системы (планеты) и совершает путешествие в пространстве. Если бы он путешествовал безостановочно в течение 15 лет со скоростью 60 верст в час (скорость железнодорожного поезда), оказалось бы, что его часы отстали от земных часов всего, на одну полуторамиллионную долю секунды, т.-е. на промежуток времени, который мы не в состоянии подметить. Но если бы тот же наблюдатель — пусть ему до путешествия будет 20 лет -двигался бы со скоростью равной 14/15 света, т.-е. со скоростью 280,000 километров в секунду, и притом безостановочно в течение 40 лет, то часы его отстали бы ровно на 27 лет. Ему стало бы таким образом 33 года, между тем как его оставшиеся в живых сверстники имели бы за собою 6О лет. Значит, наблюдатель, если имел бы на земле сына, мог бы, через 40 лет путешествия, оказаться моложе этого сына». Дело, однако, в том, что сопоставить наблюдателя с сыном в конце путешествия можно только мысленно. Ибо чрез 40 лет путешествия между ними будет лежать все это пройденное наблюдателем пространство. Эта невозможность, противоречивость реального сопоставления двух представителей различного ощущения времени представлена не менее рельефно в нижеследующей чукотско-эскимосской легенде. Такой-то шаман отправился странствовать в далекие страны полубаснословные или вовсе сказочные. Через год или две, вообще через неопределенный промежуток времени, он возвращается назад. Он еще в полной силе, в полном цвету здоровья. Но родное селение его совершенно изменилось. Жилище его развалилось. Он оставил когда-то дома жену и малолетнего сына. Но они исчезли. Он встречает на дороге старика с седою бородою и спрашивает его о сыне. Оказывается, что этот старик и есть его собственный сын. Два года путешествия по сказочным странам — на земле протекли, как целая человеческая жизнь. И странник вернулся обратно моложе своего собственного сына. До сих пор сходство легенды с примером из новейшей физики совершенно точное. Но дальше легенда как бы возражает: такое совпадение несовместимо. Узнав своего сына, отец тотчас же падает на месте и рассыпается от ветхости. Им овладело земное время и подчинило его своему собственному закону. В чем состоят причины этого замечательного сходства построений новейшей физики с легендами первобытности? Очевидно в том, что первобытное сознание, как и современное сознание, имеют одинаковый метод восприятия мира, и оба действуют на основе тождественных взаимоотношений субъекта и объекта, наблюдателя и наблюдаемого. Ибо современная математическая физика со всей гениальной сложностью своих математических фигур, в конце концов, приходит к упрощению и как бы возвращается к полуинстинктивному мироощущению первобытного сознания, еще не искушенного и не спутанного формальной схоластикой номинальной философии. Пути этого сходства будут разработаны полнее во второй моей, работе, посвященной общему принципу относительности. Между прочим, в рассмотрении последнего примера мы вплотную подошли к шаманизму. Мы приступим поэтому к анализу шаманизма и шаманистического мировоззрения, с точки зрения относительности.
© В.Г.Богораз (Тан). 1923. |
||||||||
|
|
|||
